Папа Вольфганга Амадея Моцарта был гениальным продюсером. Он вцепился в очевидные таланты своего сына мертвой хваткой, когда мальчику было года четыре от роду, и без устали продвигал его интересы при всех европейских дворах. Вплоть до того самого дня, когда 35-летний Вольфганг, сгорая от лихорадки, слабеющей рукой тюнинговал свой «Реквием».
Это именно папа Леопольд сделал так, что сегодня про Моцарта и его музыку знают даже индейцы из племени шошон в бездуховной Америке, а дом номер 9 на Гетрайдегассе в Зальцбурге, по данным ЮНЕСКО, входит в пятерку самых фотографируемых объектов на всей планете. Без папиных усилий гений Вольферля, скорее всего, сгинул бы при дворе местного архиепископа, и совсем не факт, что божий дар стал бы достоянием следующих поколений.
Австрия в целом и Зальцбург в частности успешно продолжают дело Леопольда Моцарта; все, что связано с именем Вольфганга, приносит казне гигантские прибыли, растущие год от года. В том самом доме на улице Гетрайдегассе, где родился и вырос музыкант, теперь музей — не сказать, что потрясающий воображение богатством экспозиции, но, безусловно, крайне интересный. Достаточно самой атмосферы.
В самом конце маршрута по жилищу Моцарта, разумеется — шоп. Магазин, где сувениры можно купить раза в три дороже, чем в среднем по городу. Перед коллекцией гламурных маек (шитое витым золотом слово Mozart и ноты, разлетающиеся подобно птичкам) стоят два русских парня и ржут на весь шоп.
— Давай всей конторе купим вот этих, розовых? Спереди будет «Моцарт», а сзади сами дорисуем. Типа «Шавло». Или «А пони тоже кони». Когда у нас с ними заруба?
— В июле. И с ментами в июле. Давай! Пацанам понравится. Ты закупайся, а я пока тачку поближе подгоню, чтобы на горбу мешок не тащить.
Слышал бы Лео Моцарт эти речи — затребовал бы у Лео Федуна законную долю в спартаковских прибылях. Если они когда-нибудь будут, конечно.